«Гули, гули, гули!!» — одинокий женский вопль звучал по утрам в колодце двора. Таким голосом зовут на помощь, кричат «пожар!» или «караул!», а она звала голубей.

Хотя в определенном смысле это, наверное, было правдой: она действительно звала на помощь, осатанев от одиночества, которое разбавлялось только лишь обществом птиц, ненадолго меняющих помойку на другую трапезную — ее подоконник.

Она, может, и не звала бы голубей по нескольку раз в день, но хотелось быть нужной хоть кому-нибудь. Хоть кого-нибудь покормить. Жить одной, когда тебе за 40, не- уютно, а временами и больно…

Голуби и мужчины

…Поев всего хорошего на Катином подоконнике, они неизменно возвращались обратно к помойке и там сыто и похабно курлыкали, приступая к своим брачным играм. «Ну совсем как все почти мужчины, — думала Катя, сползая постепенно в своих умозаключениях к агрессивному феминизму. — Те вот тоже, сколько их ни корми, ни ласкай, ни заботься — все равно хотят на помойку. Там им милее всего!»

Такие философские обобщения — от голубей до всего гнусного мужского племени — посещали Катю чуть ли не каждый день… Гнев и досада на голубей набирали обороты и превращались в гнев на весь несправедливый мир и на мужчин, которые проходят по жизни мимо и не желают замечать одинокую и все еще привлекательную женщину, которая могла бы их осчастливить…

Когда бессонная ночь на сиротской постели доставала Катю окончательно, она включала телевизор с утренними новостями, однако и там череда если и не ужасов, то неприятностей во всех уголках земного шара настроения не прибавляла. Плюнув на сон, Катя шла на кухню и ставила чайник на газ. Но пока закипала вода, она крошила вчерашний хлеб, распахивала окно, и каменный мешок двора, обладающий великолепной акустикой, принимал в себя первый утренний Катин крик: «Гули-гули-гули!!!»

Кате было 45, и популярную поговорку «45 — баба ягодка опять» она ненавидела всей душой. Уж кем-кем, а ягодкой она себя никак не ощущала. Уже давно, подходя к зеркалу, Катя заранее брезгливо морщилась. Узкое, нервное лицо и непропорционально большие глаза, вечно наполненные тревогой. Глаза, которые все время ждут, что обидят или ударят.

«Что смотришь, тварь дрожащая?» — говорила себе Катя каждой утро, выжимая пасту на зубную щетку. «Слишком низкая самооценка мешает нормально жить», — продолжала она диалог с зеркалом.

Очень хотелось к кому-нибудь за пазуху, в теплое безопасное место, подальше от жестокого мира, который мог легко растоптать и даже не заметить этого. Но не было человека, не было пазухи! Не было!

Домашняя работа

Катя занимала должность машинистки в одном крупном издательстве. По-другому она могла бы называться наборщицей рукописей. По совместительству она была корректором и исправляла грамматические ошибки литераторов. А еще она работала с некоторыми писателями у них дома. И это был дополнительный заработок. Рукописи, написанные подчас совершенно безобразным и неразборчивым почерком, она превращала в печатный текст и была в этом роде литературной деятельности совершенно уникальна. Ибо встречались в ее практике тексты, разобрать которые только она и могла…

А домашняя работа с писателями была очень важна для Кати, потому что официальная служба в издательстве денег приносила очень мало, и прожить на них было бы трудно, если не невозможно. А дополнительные деньги нужны были Кате еще и для сына. Она всегда говорила: «Мне нужно сына на ноги поднимать». Вот так и жила — поднимала на ноги сына и работала машинисткой. Сын Кати тяжело болел в детстве, и не обошлось без осложнений. Теперь он представлял собой интеллигентного, образованного и абсолютно чистого душой мальчишку, который был словно не от мира сего. В буквальном смысле этих слов, ибо в «сей мир» он не вписывался совершенно.

Словом, юноша вместе со своей виолончелью (не самый, согласитесь, популярный инструмент в наше время, а он играл именно на нем) и со своими идеалами был бы уместен в каком-нибудь литературном или музыкальном салоне совсем в другое время, не такое жестокое и прагматичное. И ни в коем случае — ни в типичной молодежной тусовке, ни на дискотеке, ни в ночном клубе.

А представить себе его в армии было бы совершенно немыслимо. Там он погиб бы в первую же неделю службы. Значит, надо было платить. Поэтому Катя, носясь как угорелая по разным работам, собирала постепенно деньги на «белый билет» для сына. Такая жизнь иссушала, озлобляла, и ее привлекательность постепенно тускнела.

Байдарки не предлагать

И еще — одиночество убивало Катю и ее женский шарм. Мужчины с некоторых пор уже не с таким острым вниманием оглядывали ее лицо и фигуру. Еще бы! Когда человек со стройной и сексуальной фигурой худеет килограммов на 10-15, то что остается? Остается просто очень худая женщина с плоскими формами. Когда миловидное личико обретает впадины и морщины, а денег на пластическую операцию нет, то что остается? Одни глаза, которые, как известно, для большинства мужчин не главное.

Когда стройные ноги с тонкими аристократичными щиколотками сравниваются по объему с этими самими щиколотками, то что остается? Остаются только прямые тонкие палочки, которые могут вызвать у мужчин только сочувствие. Но хотя бы познакомиться с кем-нибудь она не имела никакой возможности, потому что все время было некогда. А знакомиться или флиртовать в какой-нибудь очереди в кассу продовольственного магазина — тут надо было либо вовсе не иметь гордости, либо быть откровенной дурой.

А Катя дурой, к своему сожалению, не была, да и чувство юмора у нее было достаточно развито, чтобы понять: кокетство в такой очереди — диссонанс, несовпадение, неестественность, такая же, как, допустим, поцелуй в морге, или балет в бане, или показ весенней коллекции женской одежды, дефиле на фоне городской мусорной свалки…

Катя была натурой возвышенной, а у таких все должно быть гармонично и красиво. В руке должны быть цветы, шляпка, ну в крайнем случае зонтик, но уж никак не батон колбасы и пакет с лапшой.

Катя была упертым романтиком и не могла так. И надо учесть, что мужчины в таких очередях давно все ангажированы и совершают покупки, скорее всего, по поручению жен. Многие — по списку, который периодически вынимают из кармана и сверяют с ним содержимое своей корзины: не забыл ли чего? Холостяки могли бы встретиться в заведениях типа «чистка одежды» или «библиотека», но туда Катя не ходила. Стирала она дома, сама, а что касается библиотеки, то даже делать там вид, что читаешь, к тому же после работы с рукописями в издательстве и вне его, было совершенно немыслимо. Так же как, допустим, вообразить балерину на дискотеке сразу после станка и 4-часовой репетиции в театре.

И как могла она, обремененная такими принципами, такой гордостью, дать в газету объявление о знакомстве — это поразительно.

Видимо, одиночество вконец достало Катю, довело ее до такого беспринципного предела. Объявление было следующего содержания:

«Познакомлюсь с добрым, неглупым, желательно образованным человеком 40-60 лет. О себе… (Далее следовали данные о физических параметрах Кати и скромные автокомплименты.)» Катя долго думала, упоминать ли про сына, не отпугнет ли это потенциального жениха, но потом решила, что врать или умалчивать в этом вопросе стыдно и даже подло. И добавила, что есть сын. В конце она приписала: «Байдарки и палатки не предлагать». Этого она в юности наелась досыта.

Ромуальд Казанова

Откликнулись двое. С первым не было никаких телефонных прелюдий, никаких визуальных контактов по фото, никакой переписки в Интернете, все по-быстрому.

— И теперь я Ромуальд Казанова, ну понимаете, да? С намеком на того…

Тень ужаса в Катиных глазах постепенно материализовалась, но Ромуальд этого не увидел и увлеченно продолжал, все больше брызгая слюной.

— Я ведь, как и он, — большой любитель женщин. Ну, был, во всяком случае, — поправился он, внезапно вспомнив о цели их встречи. — Я ведь даже сборник своих стихов выпустил, — похвастал Ромуальд, и вслед за вермутом на свет появилась тоненькая книжечка в яркой цветной обложке.

Теперь можно за свой счет издать что хочешь, и Катя это прекрасно знала. Знал и Ромуальд. Штук 300 книг, и не так дорого. Вот он и издал свой сборник под смелым названием «Овладею любой». И Ромуальд протянул Кате свою похотливую книжицу со словами:

— Я уже тебе (он как-то непринужденно и сразу перешел на «ты». А че тянуть-то?) ее заранее надписал. Стихами. Не-не, потом прочтешь, когда домой придешь. А сейчас я тебе самое главное из сборника прочту. Не бойсь! Оно короткое, всего четыре строчки. Но в целом оно знаковое для всей книжки. Такая, знаешь, песня сперматозоида.

И он продекламировал, после чего показал Кате это место в книжке:

Я не могу без секса

жить,

Только ему хочу

служить!

С ним единственным

дружить,

Его лелеять и любить!

Дамский угодник.

Ужас в Катиных глазах стал сменяться смехом. В лицо «суженому» Катя, конечно, не расхохоталась, чтобы не обидеть, хотя и тянуло, но чтобы сдержать приступ смеха, некоторые усилия все же потребовались.

Дальше выяснилось, что интерес может вызвать и такая человеческая особь. Интересно стало, как же дальше поведет себя наш русский певец половой жизни Казанова. А дальше было вот что: вслед за вермутом логично появились два мутноватых стакана, затем нарезка сыра и колбасы.

— Давай-давай, — сказал Ромуальд, подавая Кате перочинный нож, — открывай сыр и колбасу, а я пока вино открою.

Бутылка оказалась с пробкой, а штопора Рома Мутняк не предусмотрел. Но был палец… И им жених, кряхтя и ругаясь, все же протолкнул пробку внутрь бутылки, и после этого, так сказать, праздника гигиены банкет на скамейке Страстного бульвара стартовал. Катя не уходила и продолжала терпеть общество нашего доморощенного Казановы исключительно из любопытства.

Катя мягко отказалась от дегустации отечественного вермута, но кусочек сыра отведала. А дамский угодник тем временем, не смущаясь, наливал себе еще и еще, пока 0,75 л этого волшебного напитка не исчезли в недрах его организма. После чего он достал из портфеля бутылку молдавского рислинга.

Очередной Катин отказ разделить с ним и сухое вино его нимало не огорчил.

— Нет, так нет. На нет и суда нет, и туда нет, — вновь пошутил он.

После чего, опростав стакан и уже заметно пьянея, как-то совсем уж по-свойски подмигнул Кате и предложил — вернее, даже не предложил, а эдак директивно повелел:

— Сейчас поедем ко мне в офис. Я тебе свой офис покажу.

При этом Ромуальд аккуратно убирал оставшийся провиант обратно в портфель.

Все в нем было, что называется, в тему: и мелкие рыбьи глазки, и пиджачок с лоснящимися рукавами, и потрепанная маечка с выложенной люрексом надписью «Калифорния», и пухленькие щечки, густо обсыпанные красными прожилками, что намекало на хронический алкоголизм и вместе с тем придавало ему почти мультяшный вид озабоченного хомячка. Его костлявое туловище венчала круглая плешь, про которую он опять же пошутил, что, мол, спереди лысеют от дум, а сзади — от дам. Словом, персонаж впрямую ассоциировался у Кати с образом продавца пиявок Дуремара, и все представлялось ей этакой забавной клоунадой, в которой ей была отведена роль простого зрителя.

Поэтому она чувствовала себя в полной безопасности и уж, конечно, ни в коем случае не жертвой. А что плохого-то? Все комедийное такое.

Спальный «москвич»

В офис приехали на троллейбусе. Да-а, совсем не шикарно ухаживал наш Казанова, в отличие от итальянского тезки…

Офис оказался вовсе не офисом, а гаражом, в котором стояло автотранспортное средство «москвич». «Москвич» давно, видно, никуда не ездил, но сиденья в нем откидывались, превращая убогий салон в некое подобие спальни. Видимо, именно тут Ромуальд-Дуремар покорял женщин своим неотразимым обаянием, а также сексом, который воспел в стихах.

Не раздумывая он обхватил Катю за торс своими руками, и понес свои толстенькие губы к Катиным. Катя быстро увернулась, и тогда Ромуальд-Дуремар тут же изменил маршрут и впился в Катину шею. «Ну точно как пиявка», — подумала Катя и саданула соискателя ногой по голени. Тот завыл от боли, отлипнув от Катиной шеи, но все равно упорно продолжал тащить ее в машину, на заранее приготовленное откинутое ложе «москвича».

Катя жила в спальном районе, частенько вечерами возвращалась домой и всегда считала нужным знать некоторые способы самозащиты. Газовый баллончик в этот раз был недоступен… Поэтому пришлось припомнить что-то другое из имевшегося в ее распоряжении арсенала. Катя вдруг ослабла в цепких объятиях Дуремара и стала оседать на пол, будто теряя сознание. Хватка насильника чуть ослабла, и Катя во время медленного своего падения к его ногам успела четким и беспощадным движением правой руки снизу вверх сильно огорчить паховую область Ромуальда, то есть главное оружие Казановы против женского равноправия.

Надо ли говорить, что Ромуальд и его организм были неприятно удивлены…

С закатившимися глазами певец плотской любви рухнул на колени, а из его гортани вырвался сиплый стон: «Су-ука! Мать твою!»

Продолжения Катя не услышала, так как уже бежала что было сил прочь от «офиса»…